Внешняя политика России: от «нового мышления» до «великодержавного прагматизма»
Эдуард Соловьев
В последнее время складывается впечатление, что паруса российско-американских отношений наполняются ветром перемен. Очевидно, меняется тональность высказываний политических деятелей двух стран. Американские официальные лица демонстрируют готовность обсуждать с Москвой актуальные темы мировой политики. Вице-президент Дж. Байден заявляет в феврале 2009 г. о «перезагрузке» российско-американских отношений, ему вторит госсекретарь Х. Клинтон. Б. Обама проводит многочисленные встречи и переговоры с Д. Медведевым, совершает визит в Москву. На экспертном уровне возобновляются обсуждения проблематики сокращения вооружений, а уже в апреле 2010 г. в Праге подписывается договор по СНВ. Однако оптимизм и даже элементы эйфории, свойственные в этой связи ряду экспертных оценок, являются лишь свидетельством того, в какой глубокой яме оказались отношения наших стран летом-осенью 2008 г.
Значительная часть наблюдателей убеждена, что российской политической элитой дальнейшее расширение НАТО рассматривается как неприемлемое в военно-стратегическом, политическом, экономическом и гуманитарном плане, а противоречия на постсоветском пространстве между США и Россией носят системный характер. «Пятидневная война» в Закавказье в августе 2008 г. обозначила пределы уступчивости Москвы странам Запада. Американскую сторону проявленная жесткость в отстаивании Россией национальных интересов застала врасплох. Выяснилось, что представления о степени влияния Вашингтона на политику Москвы несколько отстали от реальности, застряв где-то в середине 1990-х годов. В результате скоротечного военного конфликта Россия нанесла поражение клиенту и фактическому союзнику США в Закавказье. Такого не случалось даже во времена «холодной войны», чем и была обусловлена импульсивность реакции американцев на произошедшие события. Осенью 2008 г. возникла своего рода патовая ситуация. США оказались не в состоянии заставить Россию изменить политическую линию. Как выяснилось, они не имеют для этого рычагов воздействия на российскую элиту и ситуацию в России. Но и Российская Федерация не может навязать другим участникам свои правила поведения.
Усугубляла ситуацию проблема глубокого взаимного недоверия сторон, предельно обнажившаяся в ходе событий в Закавказье. Можно даже говорить о «кризисе доверия». С российской точки зрения, действия США напоминали их поведение накануне и в ходе Шестидневной войны 1967 г. на Ближнем Востоке. Тогда Вашингтон также публично призывал к сдержанности и сохранению мира, но фактически дал «зеленый свет» Израилю на эскалацию конфликта. У российского руководства сложилось неприятное впечатление о том, что его просто водят за нос и пытаются поставить перед свершившимся фактом. Для США закавказские события стали примером дестабилизации ситуации в одном из важных для них (с точки зрения обеспечения энергетической безопасности) регионов мира в результате непрогнозировавшихся внесистемных действий возрождающей свой военный потенциал и политическое влияние региональной державы (России). С точки зрения большинства видных американских аналитиков и представителей политического класса военный конфликт вокруг Южной Осетии продемонстрировал явный антизападный вектор российской политики.
Мировой финансово-экономический кризис в его начальной фазе выступил своего рода «универсальным примирителем» и умерил амбиции российской и американской политических элит. Со слов В. Путина в Давосе, «мы все – в одной лодке». И хотя наше место в ней явно не у кормила и, судя по интонациям российских официальных лиц, временами мы чувствуем себя как каторжник, прикованный к галере, с реальностью приходится считаться. Как приходится считаться новой американской администрации с реалиями, очевидно проявляющимися еще до окончания глобального экономического кризиса – сужением ресурсной базы, подрывом во всем мире всеобщей и почти слепой веры в исключительность и одновременно универсальность американской экономической и политической модели (и соответственно эрозии американского влияния), и с наличием целого букета внутренних и внешнеполитических проблем, доставшихся в наследство от Дж.Буша-мл.
Очевидно, что и специалистам, и практикующим политикам в ближайшее время неумолимо придется концентрироваться на решении широкого круга проблем, связанных с нераспространением ОМУ, терроризмом, меняющейся конфигурацией сил на международной арене, на вопросах энергетики и т.д. – одним словом на разрешении дилемм, требующих поиска эффективных решений. Готовых ответов нет. Их поиск на Западе в силу сохраняющейся эйфории от «победы» в «холодной войне» нередко тяготеет к постановке крайне идеологизированного и уже поэтому некорретного диагноза сложившейся ситуации (Во всем виновата Россия, причина обострения – отход путинской России от демократии, расцветавшей на шестой части суши под скипетром прозападного реформатора Б. Ельцина, равно как и от прозападного курса внешней политики), а также к попыткам в очередной раз протолкнуть «шоковые» приемы терапии – посредством «изоляции» Москвы на международной арене. В России также на протяжении последних лет крепло разочарование позицией Запада, стремительно раздвигающего и приближающего к нашим границам институциональные рамки ЕС и НАТО и, похоже, не имеющего внятной инклюзивной или даже приемлемой партнерской стратегии в отношении России.
С приходом к власти Б. Обамы политика США вступает в пору перемен. Новая администрация проводит масштабную перестройку американской экономики, делает ставку на резкое увеличение государственных расходов на построение инновационной экономики, социальные цели и цели развития. В контекст экономии на необязательных расходах органично и очень выигрышно в имиджевом плане вписались политические инициативы по радикальному сокращению ядерных арсеналов, по «открытию новой страницы в отношениях США с исламским миром» (выступление в Каире 4 июня 2009 г.), по «перезагрузке» явно проблемных отношений с Россией. С приходом новой администрации и на фоне финансового кризиса прогнозируемо изменилась тональность выступлений американского политического истэблишмента. Администрация демонстрирует приверженность диалогу, взаимодействию с партнерами и союзниками по всему миру. Уходит в прошлое явно неумеренный идеологический запал при формулировании целей внешней политики. Мессидж остальному миру довольно недвусмысленно свидетельствует о том, что США безусловно стремятся остаться мировым лидером, но хотят наладить более тесное взаимодествие по конкретным вопросам с самыми разными странами. Крайним проявлениям силового унилатерализма образца начала XXI в. приходит конец. Самонадеянность мощи (arrogance of power) постепенно выходит из моды в Вашингтоне.
Америка вынужденно вступает в эпоху «smart power», умного сочетания «мягкой» и «жесткой» силы, опоры на изощренную дипломатию (априори учитывающую позиции союзников и партнеров США на международной арене) и восстановление американского идейного (а не идеологизированного, как на рубеже XX-XXI вв.) влияния в мире. Американская политика должна адаптироваться к происходящим изменениям, стать более гибкой и более «многосторонней». Для начала хотя бы по форме. А дальше – все зависит от сценария выхода США из кризиса. Б. Обама – это президент, который действует под беспрецедентным для Соединенных Штатов последних десятилетий прессом объективных обстоятельств. В отличие от Б. Клинтона и Дж.Буша-мл., он вынужден работать в условиях быстро меняющегося не в пользу США соотношения сил в мире. США безусловно останутся на обозримую перспективу крупнейшей экономической и военной мировой державой, недосягаемой для других (в т.ч. для быстрорастущего Китая). Американская экономика по-прежнему является самой сильной в мире и, главное, наиболее инновационной. (Всем сторонникам теорий быстрого упадка Америки и стремительного подъема Китая и др. новых держав можно посоветовать обратиться к огромному массиву «кризисной» литературы 70-х гг. прошлого века, посвященной неизбежному ослаблению Соединенных Штатов и выходу на первые роли Японии и объединенной Европы.)
Однако фактом остается и то, что попытка Вашингтона консолидировать под своим началом «однополярный» мир закончилась очевидным провалом. А относительные возможности США в мире впервые с момента окончания холодной войны приобрели устойчивую тенденцию к сужению. На этом фоне Обама, похоже, считает возможным подвергнуть ревизии взгляд на большие быстро растущие страны и страны с переходной экономикой (такие, как Китай или, скажем, Россия) как на геополитических противников США. Он активно пытается «переформатировать» отношения с ними и создать ситуацию, при которой эти страны будут являться не «вызовом» для американской внешней политики, а «резервом» для укрепления американского глобального лидерства путем их последовательного «вовлечения». При этом, однако, вовсе не очевидно, что подобное понимание разделяют американская политическая элита и экспертное сообщество. Ну и главное – меняет ли все означенное выше американскую внешнеполитическую стратегию? Или ей свойственны определенные, не подлежащие трансформации, константные величины, именуемые «национальными интересами»? Каковы в этой связи приоритеты и в чем собственно состоят национальные интересы России?
В контексте происходящих в мире трансформаций монография известного политолога и специалиста по международным отношениям А.П. Цыганкова, являющаяся переработанным и дополненным вариантом его же англоязычной книги[1] и посвященная эволюции российской внешней политики последних двух десятилетий, выглядит как никогда актуальной. Причем сразу по нескольким причинам. Автор давно живет и работает в США. И потому его взгляд на проблематику российской внешней политики, будучи инсайдерским, обнаруживающим прекрасное понимание российских реалий, вместе с тем является и взглядом со стороны, позволяющим более выпукло высветить эволюцию российских подходов к ряду вопросов внешнеполитической повестки дня. По той же причине книга лишена налета идеологической ангажированности, которой с трудом удается избегать даже самым маститым нашим авторам. Ну и главное – на страницах книги предпринимается последовательная попытка концептуализировать, а не просто зафиксировать и описать «изменения и преемственность» в российской внешней политике, равно как и в истолковании ключевых понятий отечественного внешнеполитического дискурса. Стремление редкое по нынешним временам в России и достаточно рискованное, поскольку любая концептуализация предполагает определенную схематизацию и даже редукцию реальности в рамках соответствующей объяснительной конструкции. Однако риск в данном случае оказался вполне оправданным.
Долгое время теория международных отношений оказывалась стиснута между тремя основными направлениями теоретизирования – реализмом (включая различные вариации неореализма), либерализмом и марксизмом. Реализм при этом проявляет склонность к акцентированию постоянства относительно факторов, формирующих национальные интересы тех или иных стран. Национальный интерес видится в его рамках как нечто заданное геополитическими или системными («анархичностью» системы международных отношений) факторами. Собственно, интерес любой страны в данной интерпретации состоит в стремлении к сохранению и расширению власти и влияния соответствующего государства в мировой политике. Сосредотачиваясь на постоянстве и преемственности внешней политики, реалисты связывают изменения лишь с возможными переменами в потенциале власти того или иного государства.
Либеральное направление, напротив, рассматривает внешнеполитические изменения как центральное звено анализа. Либералы традиционно ставили под сомнение само существование понятия «национальный интерес» как чего-то объективного и детерминированного некими геополитическими факторами. Они скорее склонны педалировать наличие в обществе различных социальных и политических сил и разнонаправленных внешнеполитических предпочтений. Кроме того, они настаивают на возможности влияния на формирование национального интереса различными странами путем распространения либеральных ценностей и создания новых правовых режимов регулирования международных отношений. Именно по либеральным рецептам в 90-е годы прошлого века западные политики взялись за преобразование мира в либеральном духе и по предложенным еще И. Кантом и В. Вильсоном лекалам.
Марксизм уделял пристальное внимание социально-экономической основе внешней политики. Его «фирменным знаком» всегда была масштабность подхода, исследование глобальных тенденций (мир-систем), акцентирование значимости социальных противоречий, рассмотрение классов и социальных групп как реально существующих и как основных субъектов политики.
При всем разнообразии теоретических подходов, в западной науке в жертву общим теориям нередко приносилось осмысление более практических вопросов – процесса принятия решений, особенностей выработки политического курса в той или иной стране и т.д. В результате задача формирования некой общей теории изменений российской внешней политики на Западе до последнего времени даже не ставилась. «В рамках такой теории реалистам пришлось бы всерьез озаботиться пониманием российских изменений либерального свойства, а либералам задаться целью понять повороты к великодержавности» (с.31). Кроме того, существующие теории этноцентричны. И либералы, и реалисты рассматривают российскую внешнюю политику сквозь призму западной системы ценностей, не предпринимая серьезных усилий, чтобы понять российскую систему восприятия. «Реалисты верны идеям укрепления господства Запада в мире, либералы заняты пропагандой экономической и политической модернизации, но ни тех, ни других всерьез не занимает, какой смысл будет вкладываться в эти понятия в незападных культурах» (с.31).
А. Цыганков обращается к читателю на языке модного ныне в США, но существенно менее распространенного в России социального конструктивизма, что позволяет ему осуществить впечатляющую презентацию советской, а затем и российской внешней политики последних двух десятилетий. Обращение автора к социальному конструктивизму отнюдь не случайно. Дело в том, что конструктивизм, по крайней мере в интерпретации, предложенной А. Вендтом, позволяет не просто зафиксировать определенные состояния внешне- и внутриполитической среды формирования политики того или иного государства, но и попытаться реконструировать и проанализировать динамику и тенденции их эволюции. Ключевыми понятиями анализа выступают национальная (т.е. национально-государственная) идентичность и национальный (т.е. национально-государственный же) интерес, тесно взаимосвязанные друг с другом. Кроме того, конструктивисты настаивают на взаимодействии и взаимообусловленности внешней политики отдельных государств, что предоставляет автору дополнительные возможности для фокусировки внимания на характере и различных аспектах влияния политики стран Запада на формирование новой российской идентичности.
Конструктивисты рассматривают международную систему как социокультурный феномен и наряду с материальными и институциональными условиями формирования внешней политики акцентируют внимание на ценностном контексте деятельности государств. Одной из центральных категорией анализа в книге выступает как раз понятие идентичности, которая формируется в качестве результирующей серии взаимодействий различных социальных и политических сил на внутриполитической арене. Согласно подобным представлениям любое государство – это отнюдь не «бильярдный шар»[2]. Во всяком случае, значение имеют не только массогабаритные характеристики – ведь государство не представляет собой некой несинкретической и абсолютно гомогенной в идейно-политическом отношении целостности. В нем сосуществуют различные социальные группы и субкультуры. Развиваются и принципиально отличающиеся друг от друга традиции и школы осмысления процессов мирового развития. Все они продуцируют различные картины мира и представления о желаемой роли определенного государства в мировой политике. Взаимодействие конкурирующих представлений формирует некий обобщенный вариант интерпретации культуры, традиций, особенностей, целей и миссии государства, именуемый идентичностью. Вокруг доминирующих на данный момент представлений об идентичности формируется своего рода коалиция их сторонников, которые на ее основе репрезентируют (и поддерживают впоследствии) собственную интерпретацию национального интереса. Ну и затем уже на основании этого политически доминирующего видения национального интереса разрабатывается внешнеполитическая стратегия и конкретный политический курс того или иного государства.
Таким образом, формирование идентичности и формулирование и реформулирование национального интереса выступает практически перманентным процессом. Мастерство политика состоит в выдвижении привлекательных идей и в формировании и поддержании единства максимально широких коалиций сторонников соответствующего толкования идентичности и государственного интереса. Помимо классического конструктивизма, автор адаптирует к российским реалиям концепцию М. Уайта о трех основных традициях в осмыслении внешней политики и предлагает, исходя из особенностей интерпретации национального интереса, поделить всю совокупность российских школ внешнеполитической мысли на три основных составляющих – западников, державников и сторонников уникальности российской цивилизации (от коммунистов до евразийцев, именуемых в книге «цивилизационщиками»). С учетом глубоких различий между этими школами принципиальным моментом в продвижении определенной внешнеполитической стратегии является выдвижение такой интерпретации национальной идентичности и национального интереса, которые корреспондировались бы с ожиданиями представителей различных школ (с опорой на сторонников одной из них) и соответствовали бы чаяниям широких масс населения.
В идеале, наверное, возможен полный консенсус политических элит. Но в российских политических декорациях это едва ли осуществимо (по крайней мере – в обозримой перспективе). В результате любая большая политическая стратегия последнего двадцатилетия должна была опираться на достаточно широкую коалицию сторонников. «Новое мышление» М. Горбачева буквально объединило реформистские элементы всех трех школ. Однако с течением времени политический курс стал терять сторонников и среди либеральных приверженцев ускоренной вестернизации страны, и среди «державников», озабоченных в первую очередь проблемами безопасности, и среди сторонников нашей уникальности, надеявшихся на возрождение и расцвет на основе «ускорения» советской (евразийской, русской и т.п.) цивилизации. Прозападный курс Б. Ельцина – А. Козырева также изначально опирался на достаточно широкую коалицию западников и прагматично настроенных державников (рассчитывавших на «новый план Маршалла» для России), которая однако очень быстро подверглась эрозии и распаду. Собственно об этих временах начала-середины 90-х гг. прошлого века и вздыхают ныне многие комментаторы на Западе. Формирование определенных конвенций (на основе ожиданий кооперативного поведения и экономической помощи со стороны Запада), трансформация отечественной политической идентичности с временным и ситуативным наполнением ее преимущественно «либеральным и западническим» содержанием были восприняты как принципиальный отказ от прежней национальной идентичности, а не одна из ее возможных вариаций.
Как же обеспечить легитимность, поддержать стабильность существующих коалиций по интересам (буквально – по национальному интересу) и каковы, в сущности, критерии успешности внешней политики? Они лежат в сферах безопасности, благосостояния, идентичности и автономии (с.39–40). Под безопасностью в книге понимается «отсутствие военных угроз» не только вовне, но и внутри страны. Критерий благосостояния подразумевает, что внешняя политика создает условия для повышения благосостояния граждан, экономического роста и модернизации страны в целом. Автономия означает способность государственного руководства принимать решения в соответствии с доминирующими представлениями о государственном интересе независимо от давления извне и от активизма различных групп интересов внутри страны. Ну и, наконец, успешная внешняя политика не может игнорировать существующие в стране культурные доминанты, силу традиции, преобладающие ценности, ориентации и представления – все то, что и формирует понятие идентичности. С этой точки зрения успех или провал по каждому из четырех направлений позволяет расширить коалиционное поле или, напротив, ведет сложившуюся коалицию большинства к эрозии и краху. Что неизбежно влечет и коррекцию представлений о национальном интересе.
Социальный конструктивизм предоставляет возможность и достаточно элегантно в методолгическом плане обыграть тему взаимоотношений России с Западом – для формирования субъектности, полноценного «Я» в мировой политике принципиально важно наличие «значимого Другого», на которого проецируются представления о культурных, социальных и политических ценностях, относительно которого формируются когнитивные, эмоциональные и оценочные ориентации, ожидания определенных поведенческих реакций. Этот самый «значимый Другой» незримо присутствует в самой ткани политического процесса и социальной жизни государства. Он создает контекст существования и развития государства-субъекта и таким образом оказывает значительное влияние на перманентные процессы формирования идентичности, определяющей в конечном итоге внешнюю политику страны. Таким «значимым Другим» выступают для России прежде всего страны Запада.
Признание со стороны Запада, стремление почувствовать себя «ровней» своим западным партнерам на протяжении многих десятилетий было одним из важных мотивов поведения отечественной элиты. Причем, как справедливо отмечено в книге, это касалось и царского, и советского режимов. Но если до Октября 1917 г. отечественная элита пыталась приблизиться к западным стандартам посредством постепенной либерализации режима, то в советский период фактором признания могла оставаться только сила – с усилением Советской России игнорировать ее на международной арене становилось просто невозможно. С этой точки зрения, именно колебания между либерально-вестернизаторской тенденцией и государственническим, замешанным на рецептах политического реализма, убеждением в значимости фактора совокупной мощи и определяют в конечном счете существо национальной идентичности и истолкование национального интереса в политике нашей страны.
Роль Запада в трансформации отечественной идентичности таким образом не так уж мала. Другое дело, что осознанное стремление американцев закрепить успехи, связанные с «победой» в холодной войне дало результаты, противоположные ожидаемым. Унижение и потери, пережитые Россией, стали связываться с политикой США и стран Запада. Это стало одной из причин, почему маятник общественных настроений и устремлений элиты качнулся в противоположном началу 90-х годов направлении и на смену казавшейся «новой» и незыблемой либерально-западнической ориентации российской внешней политики пришла ее державная разновидность. Автор таким образом, не выходя за четко очерченные концептуальные и методологические рамки, преуспевает и в том, чтобы продемонстрировать, скажем так, неполную адекватность политики стран Запада в отношении России, о чем на самом Западе в последнее время, в период «демократического триумфализма», как-то не очень принято говорить. Именно поэтому стратегия изоляции России представляется автору не только бесперспективной, но и малопродуктивной с точки зрения интересов самого Запада. В книге справедливо отмечается малая степень вероятия того, что «наказание или игнорирование России… дисциплинирует ее» в том понимании, какое вкладывает в это понятие западная элита. Скорее наоборот. Игнорирование российской позиции приведет к еще большему ослаблению и изоляции прозападных сил в самой России – антизападной трансформации ее идентичности.
Думается, в рамках рецензии нет смысла пересказывать содержание книги. Да это в принципе и невозможно. Семь глав содержат огромный материал по особенностям эволюции внешней политики России конца XX и начала XXI века. Причем за счет концептуальной завершенности и хорошей фундированности выводов книга представляет очевидный интерес для российского читателя. Пожалуй, заслуживает упоминания лишь одно узкое место, которое неизбежно является продолжением достоинств любой широкой концептулизации. При всей условности границ между тремя основными школами осмысления отечественной внешней политики разница между ними довольно велика. И, исходя из особенностей теоретизирования в рамках книги, школы не рассматриваются как взаимопроницаемые. Так «державник» по определению не может быть «западником» и к тому же просто обязан по сути своей концентрироваться на проблемах безопасности. Отсюда чрезмерная, на мой взгляд, акцентировка образа Е. Примакова как непоколебимого сторонника концепции многополярности и силового баланса, «сдерживания» США, хорошо сопрягающаяся с существующими на Западе стереотипами, но далеко не очевидная по сути. Ведь, как справедливо отмечает сам автор, проблема для России в 90-х годах XX в. заключалась в невозможности интегрироваться в систему отношений и институтов современного Запада на своих условиях, т.е. быстро и с сохранением высокого международного статуса. Существовало и очевидное стремление занять положение «привилегированного партнера», но никак не клиента или «сателлита» Соединенных Штатов. Попытка Б. Ельцина и А. Козырева установить привилегированные отношения с Вашингтоном на основе равного партнерства провалилась. В результате российские державники получили на руки немалые козыри в борьбе за собственную интерпретацию новой российской идентичности. Е. Примаков стал артикулятором своеобразной концепции «русского голлизма». Как представляется, вопреки распространенному на Западе мнению, он не торпедировал, а сохранил общий курс на открытость внешнему миру и на сотрудничество с Западом. Но попытался при этом усилить позиции России в диалоге или, если угодно, торге с Западом, конфронтация и «силовые игры» с которым вовсе не входили в его планы. Усилить за счет опоры на (во многом виртуальные и потенциальные) особые союзнические отношения с такими странами, как КНР и Индия, и на укрепление естественных (для подавляющего большинства российских экспертов и представителей политического класса) лидирующих позиций России в СНГ. Подобные черты проглядывают и в идеологии «прагматизма и сосредоточения» периода президентства В. Путина («прагматическая многосторонность»). Особенно второго его президентского срока.
Резюмируя все вышесказанное, отметим, что книга А.П. Цыганкова в хорошем смысле интеллектуально провокативна, методологически выверена и является свидетельством плодотворности экспансии социального конструктивизма на отечественную почву, наглядно демонстрируя, что Россию в принципе можно понять не только сердцем, но и умом. Важно только этого захотеть и подобрать соответствующий научный инструментарий.
[1] Tsygankov A.P. Russia’s Foreign Policy. Change and Continuity in National Identity. Oxford: Rowman and Littlefield Publishers. 2006. 217 p.
[2] Дело в том, что исходя из понимания международных отношений как состояния силового противоборства за обладание властью, реалисты (Г. Моргентау, А. Уолферс и др.) уподобляли государства взаимозаменяемым механическим телам с идентичной реакцией на внешние воздействия. Широкое распространение получила в этой связи метафора А. Уолферса, сравнившего взаимодействие государств на мировой арене со столкновением шаров на биллиардном столе. Разница между ними лишь в том, что шары не идентичны по массогабаритным характеристикам – одни государства являются большими и сильными, а другие маленькими и слабыми.
